«Веду бой за последнюю высоту...»
Шел май 42-го. В оперативных сводках Совинформбюро сообщалось: на Волховском фронте – бои местного значения. А воды Волхова стремительно уносили вниз по течению человека – раненый офицер отчаянно, изо всех сил пытался доплыть до восточного берега реки. В его кармане лежало плотно упакованное донесение – последняя весть с перепаханного и изуродованного разрывами снарядов Лезненского плацдарма… Тело пловца сводило судорогами, временами он терял над собой контроль и плыл в полусознании, надеясь – но уже почти не веря в то, что доплывет. Перед глазами его стояли лица тех, кто остался на западном берегу – тех, кого он уже больше никогда не увидит… Их, готовых вступить в свой последний бой, осталось всего двадцать пять – горстка отважных бойцов из почти уничтоженного врагом 47-го отдельного лыжного батальона. Двадцать пять – и около полусотни тяжелораненых, которых скоро уже некому будет защищать... Двадцать пять – и осунувшийся, почерневший за пять бессонных суток боя комбат…
***
Лезненский плацдарм – крохотный пятачок в 800 м по фронту и до 1,5 км в глубину. Слева – высокая железнодорожная насыпь, справа – Волхов. Северная сторона открывалась на ровное поле, через которое поглядывали избы небольшой деревушки Лезно. Южная сторона граничила с топким болотом, за которым начинался Воробьевский плацдарм.
Разведотряд лыжников проник сюда с боем еще в марте, обезвредив 4 немецких дзота и 3 танка, переоборудованных под огневые точки. И на стратегически важном участке закрепился 47-й отдельный лыжный батальон под командованием старшего лейтенанта Александра Ерастова. Боевой состав батальона к концу апреля насчитывал около 300 человек. В дивизии батальон был на хорошем счету, сюда подбирались молодые люди с крепкой физической закалкой, хорошо тренированные, обученные и смелые по натурам (среди них были ярославцы, костромичи, ленинградцы).
Вторая рота заняла около десятка огневых точек по краю опушки. В двухстах метрах дальше были оборудованы шесть запасных окопов. Болотистая местность не позволяла построить для обороны блиндажи, поэтому на поверхности были оборудованы дзоты из двух бревенчатых стен с насыпкой земли и прорезкой амбразур. По направлению в сторону противника была натянута колючая проволока. Перед колючкой установили противопехотные и противотанковые мины. В глубине леса расположилась артбатарея и минометы.
Плацдарм клином вдавался в оборону противника и не давал врагу возможности пользоваться железной дорогой Чудово – Кириши. Кроме того, с него намечался удар наших войск для разгрома Любанско-Чудовской группировки фашистских захватчиков. Мириться с таким положением дел враг, естественно, не хотел.
29 апреля на позиции лыжников обрушились сотни мин и снарядов, а когда артподготовка закончилась, немцы пошли в наступление на плацдарм – полком против батальона. Начались неравные, кровопролитные бои, длившиеся несколько суток. Все это время батальон лыжников отважно оборонялся, часто переходя в яростные контратаки и даже рукопашные схватки.
Для комбата Ерастова пять суток непрерывных неравных боев были небывалым и первым в его жизни испытанием. Все, что раньше думал он о войне и знал понаслышке, не шло ни в какое сравнение с тем кромешным адом, в который превратился защищаемый им плацдарм. Немцы отлично знали и силы батальона, и расположение его огневых точек. Они были уверены – лыжники не продержатся на плацдарме и суток. Захваченный лыжниками пленник сообщил, что в первый же день немецкому командованию было доложено – противник сломлен, до его окончательного уничтожения остались считанные часы.
Но враг просчитался – наступили вторые сутки, потом третьи, четвертые и пятые – ерастовцы отчаянно сопротивлялись и плацдарм все еще был не покорен. Разъяренные их упорством, немцы отозвали силы с соседнего, Воробьевского плацдарма и усилили артиллерийский и минометный огонь, поставив целью полное уничтожение батальона лыжников. Связь с восточным берегом была блокирована, рассчитывать на помощь не приходилось. Положение ерастовцев было безнадежным – кольцо противника сжималось, клочок занимаемой ими теперь земли простреливался насквозь, большая часть бойцов была убита, многие тяжело ранены. И вот в какой-то момент стрельба прекратилась, наступила зловещая и грозная тишина, выжидающая и недобрая – немцы готовились к последней атаке. Оставшаяся горстка лыжников ждала ее в последней, полузасыпанной траншее.
Бойцов, еще способных сражаться, было всего 25. Многие из них ранены. У комбата Ерастова рука прошита пулей, лицо осунулось и почернело – после нескольких суток непрерывных боев он, в свои неполные тридцать лет, казался почти стариком. Все понимали – в их жизни наступают последние минуты, и каждый думал о чем-то своем, самом дорогом и сокровенном. Комбат писал последние слова донесения – была слабая надежда, что старшему лейтенанту Задедюрину как-то удастся доставить его вплавь через Волхов, под обстрелом, на восточный берег в штаб дивизии…
…Почти бездыханного офицера случайно заметили в бурных водах Волхова и вытащили на берег свои – в полукилометре от того места, где он под обстрелом добрался до реки и поплыл. Привести его в чувство медикам удалось не скоро… В штабе дивизии бережно развернули измятый и намокший листок, на котором рукой Ерастова было написано: «Противник занял расположение рот, веду бой за последнюю высоту. Пулеметы, минометы и пушки – все выведено из строя. Будем драться до последнего: штыками, прикладами и гранатами. В самый критический момент парторг Васильев взорвет погреб с толом. Это будет нашим концом… Командир батальона, вечно ваш Ерастов».
А на плацдарме ерастовцы сошлись в последней смертельной схватке с прорвавшимся на высоту врагом…
Уже нас осталось немного –
Уже нас – не рота, а взвод,
И молим напрасно мы Бога –
Подмога уже не придет...
Упал мой товарищ и замер –
Теперь уж не больно ему...
Размытая злыми слезами,
Дорога скрывалась в дыму...
Но вдруг – под кромешным обстрелом,
Среди изувеченных тел –
Прекрасный – невидано-белый –
Мне на руку голубь слетел...
Забыл про кинжальный огонь я –
Застыл я на миг, не дыша:
Смотрела в глаза мне с ладони
Убитого друга душа...
«...Прощай, мой дружок неразлучный,
И счастлив, где б ни был ты, будь!» –
Взлетел он, – и тут же – беззвучно –
Осколок вошел в мою грудь...
И жизнь, отдаляясь, гремела
По ближним горам и лесам...
...И голубь второй – белый-белый –
Взлетел к голубым небесам...
Лишь в январе 44-го наши войска смогли вновь попасть на Лезненский плацдарм. Вид его был ужасен – дочерна обугленные остатки огнеметов, израненные пулями и осколками деревья, перепаханная разрывами снарядов земля… Разрушенные орудийным огнем траншеи, окопы, землянки, прошитые навылет каски… И непогребенные останки отважных защитников плацдарма…
Последний бой ерастовцев был жестоким. Они отчаянно отбивались от наступавших немецких автоматчиков – гранатами, врукопашную, насмерть… Лыжники гибли один за другим, никто не сдавался. Их оставалось чуть более десяти, когда вместе с комбатом им удалось прорваться к берегу. Пулеметный огонь противника преградил путь к лесу – им оставался только Волхов. Кто-то мужественно остался прикрывать отход, но все было напрасно – шквальный обстрел уничтожил всех…
За свой бессмертный подвиг многие бойцы 47-го отдельного лыжного батальона были посмертно награждены орденами Красного Знамени, и первой среди награжденных стоит фамилия их командира – старшего лейтенанта Александра Акимовича Ерастова, уроженца города Вологды. Он был удостоен ордена Ленина. Все герои-лыжники похоронены на воинском кладбище напротив деревни Водосье – на берегу Волхова, там, где они погибли, защищая новгородскую землю. Там, где в мае 42-го на Волховском фронте шли бои «местного значения»…