Лычковская трагедия 1941 года

Памятник слезинке

Есть места на земле, чьи названия, словно оковы,
Держат в памяти то, что осталось в печальной дали.
Вот таким местом скорби и братства нам стало Лычково –
Небольшое село на краю новгородской земли.

Название небольшого поселка Лычково, что в Новгородской области, сейчас известно всей стране. Здесь стоит памятник, при виде которого сжимается сердце, памятник, у которого не прячет слез никто… Деньги на него собирала вся страна, а с берегов Волги для него привезли глыбу красного гранита весом в 13 тонн и высотой в 3 с половиной метра. За этой глыбой стоит, укрывшись, маленькая бронзовая девочка – стоит, прижав к сердцу руку, стоит, с надеждой и мольбой смотря в небо...

Это памятник ленинградским детям, погибшим на железнодорожной станции Лычково 18 июля 1941 года, когда немецкими самолетами был разбомблен эшелон из 12 вагонов. Вагонов, в которых пытались вывезти в тыл детей из Ленинграда. На вагонах были нарисованы красные кресты, в них и на станции были дети из яслей, детских садов и школ Ленинграда, и их воспитатели. Все это было хорошо видно с воздуха. Но бравых немецких асов это не остановило…

На эшелон, так и не успевший тронуться со станции, было сброшено около 25 бомб. Разбегавшихся детей и взрослых немцы методично расстреливали с воздуха, кружась над маленькой станцией, как воронье… Погибли почти все ребятишки, выжить удалось лишь немногим. Ленинградская журналистка Евгения Фролова, одна из выживших тогда в Лычково детей, потом в сотый, тысячный раз вспоминала о чудом пережитом ею страшном дне:

«Мы отправились к своему вагону. Одни залезли на нары отдыхать, другие рылись в своих вещах. Мы, восемь девочек, стояли в дверях.
- Самолет летит, – сказала Аня, – наш или немецкий?
- Скажешь тоже – «немецкий»… Его утром сбили.
- Наверное, наш, – добавила Аня и вдруг закричала: – Ой, смотрите, из него что-то сыплется»...

От самолета отделяются и косой цепочкой скользят вниз небольшие черные зерна. А дальше - всё тонет в шипении, и грохоте, и дыме. Нас отшвыривает от дверей на тюки к задней стенке вагона. Сам вагон трясется и качается. С нар валятся одежда, одеяла, сумки… тела, и со всех сторон со свистом что-то летит через головы и вонзается в стены и в пол. Пахнет паленым, как от пригоревшего на плите молока.
Уши словно ватой заложены. Мы не сразу соображаем, что наступила тишина. Выскакиваем из вагона и не можем понять, где мы. Все кругом засыпано толстым слоем густого серого и черного пепла. По пеплу почему-то течет вода. Я спотыкаюсь о лежащее у самых колес - большое, мягкое и ярко-пестрое. Тюк? или что? - не успеваю понять и бегу за всеми к серой будке-сторожке.

Самолет кружится над головами и медленно снижается, а мимо нас бежит окруженная малышами детсадовская нянечка из соседнего вагона. И с хриплым шепотом: «Скорей! скорей!.. туда, в огород…» – запихивает детишек между капустными грядками. Последнее, что мы видим перед тем, как заскочить в сторожку, – самолет, который, снизившись почти до самой земли, строчит и строчит из пулемета по этим грядкам, по малышам…» 

Детей похоронили в одной братской могиле жители Лычкова и выжившие сопровождающие. Мужчины с черными от горя лицами молча кусали губы, женщины плакали до истерики. В свежий могильный холмик воткнули столбик с прибитой фанеркой, на которой  большими буквами чернильным карандашом написали «Ленинградские дети. 18 июля 1941».

Евгения вспоминает, как уже на Урале, куда их эвакуировали, директор их интерната, хоронивший вместе с лычковцами ленинградских детей, пытался восстановить данные о погибших: «Наш директор Александр Константинович с несколькими отставшими от поезда ребятами появился в селе Всехсвятском через неделю после нашего прибытия туда. К этому времени мы уже успели привести в жилой вид старое здание сельской школы: вымыли окна, выскребли до желтизны грязный пол, расставили железные кровати и потертые тумбочки, развешали по стенам полевые цветы для уюта.

Директор рассеянно похвалил нас, заметно было, что думает он совсем о другом. Его строгое смуглое лицо стало почти черным, глаза ввалились, губы странно подергивались. Он собрал всех воспитателей в одной комнате, а потом туда позвали нас - старших ребят. На столе лежали списки. Среди них и тот, что я сама составляла в вагоне перед бомбежкой - 58 человек. И еще другие были списки. И среди них - самый толстый, измятый и грязный, с приметами убитых при бомбежке. Директор читал медленно, негромким размеренным голосом, и слова его падали в полной тишине, гулкие и тяжелые, как булыжники.
- Девочка, лет тринадцать: прямые короткие волосы, красное пальто, белые носки с коричневыми туфлями.
- Аня Абрамова…  – тихо сказала Лиля, – она на меня с нар свалилась…
Директор кивнул и записал имя и фамилию рядом с приметами.
- Маленькая девочка: лицо круглое, смуглое, волосы кудрявые, одета в голубое платье, сандалики.
- Розочка Хайбулова…- прошептала Лида.
- Неопознанное тело в шелковом платье из красных, белых, зеленых цветочков… 
- Это Аня Плимак, – пересохшими губами сказала я, – из нашего шестого «Б» класса. Это ее «неопознанное тело» … в шелковом платье…
А Александр Константинович все тем же тусклым, ровным голосом все читал и читал приметы наших погибших, писал имена и фамилии...»

Сколько их, ленинградских детей, было там, в Лычково, до сих пор точно никто не знает… Уцелевшие были слишком малы, чтобы свидетельствовать о трагедии детально, многих погибших родственники потом не искали – пытавшийся спасти своих детей Ленинград попал в смертельное блокадное кольцо, и искать уже было просто некому… К тому же, по политическим мотивам трагедию предпочли «замолчать», забыть, поскольку в процессе эвакуации ленинградских детей было допущено множество ошибок – детей увозили в сторону от финской границы, полагая, что опасность грозит оттуда. В итоге, не разобравшись с ситуацией на фронте, их отправили навстречу врагу и смерти, в самое пекло…

Потом была война, неразбериха с эвакуацией продолжалась. В Ленинграде матери, прослышав, что с эвакуированными детьми происходит что-то неладное, начали требовать их возвращения домой. Требование матерей осталось без внимания, и некоторые женщины, бросив работу, уехали на поиски своих детей. В итоге половина всех вывезенных из Ленинграда ребятишек была возвращена в город, где их ждали страшные месяцы блокады. 

А потом… Потом лычковская трагедия была попросту вычеркнута из официальной летописи военных лет. Выжившие и подросшие лычковские дети пытались сохранить для людей память о пережитой ими трагедии, память о своих погибших друзьях. Маленькая Милочка Фролова, шестилетней девчушкой попав под авиационный налет в Лычково вместе со своими детсадовскими друзьями, даже попыталась в 16 лет написать об этом книгу, но отец, прочитав ее воспоминания, разорвал рукопись – за такое его дочь и его самого могли посадить. Упрямая Мила свои воспоминания восстановила – но, к удивлению девочки, даже уважаемая ею учительница, прочитав записи спасенной тетради, посоветовала спрятать ее как можно дальше, чтобы самой забыть о ней.  

А в новгородском Лычкове память о погибших ребятишках, забытых своей страной, продолжали хранить – скромно, бережно и безыскусно. Годами, десятилетиями местные женщины ухаживали за могилкой, поставили скромный деревянный обелиск. Для них это стало обычным, само собой разумеющимся делом – проведывать «своих» детей так же часто, как прочих умерших родных. Поэтому они были удивлены, смущены и страшно обрадованы, когда вдруг стали героинями телеэкрана – в апреле 2002 года Первый канал в программе «Доброе утро» показал сюжет новгородской журналистки Аллы Осиповой, которая рассказала всем россиянам о лычковской трагедии и бескорыстном служении памяти сердца уже постаревших «лычковских мам ленинградских детей». Радовались не за себя – за них, за ребятишек, за должное внимание к давней трагедии. За то, что эта история наконец-то всколыхнула сердца тысяч людей. За то, что на месте гибели маленьких ленинградцев появится настоящий монумент, посвященный памяти всех детей, погибших в годы войны. 

 И воздвигли в Лычкове на площади, возле вокзала,
Скорбный памятник детям, погибшим в проклятой войне:
Перед рваною глыбою – девочка,
словно средь взрывов, в огне,
В смертном ужасе к сердцу дрожащую руку прижала...
(Говорят, при отливе её капля бронзы слезой побежала
И осталась на левой щеке – до скончания дней.)

 А по рельсам бегут поезда. Остановка – Лычково.
Пассажиры спешат поглядеть монумент, расспросить,
Врезать в сердце своё страшной повести каждое слово,
Чтоб лычковскую боль всей страной не забыть, не простить.

___________________________

Автор текста – Дарья Карпова. Статья подготовлена в рамках партнерского интернет-проекта «Родная речь. Подвиг» (возобновленный радиопроект 2010 г. «Войной испепеленные года»)